Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]

— Уйди с дороги, зараза, — мягко сказал он, — потом я займусь с тобой вплотную. — Но эта Пенелопа — как просила называть себя в последнем в этой жизни бою дама сердца Врангеля — Одиссея — провела Дыбенке Заднюю Подсечку, и пока он еще падал на спину, накинула на ногу петлю, а другой конец веревки перебросила через балку на восьми-десятиметровой высоте — таким образом, подвесив его, как тушу старой коровы:

— Англичане говорят, что старые вкусней и лучше, даже если они не Абердин Ангусы, если их так подержать полгода при точно поддерживаемой температуре. — Оно и понятно, в собственном соку, конечно:

— Лучче.

— Съел? — спросила она, всматриваясь в высоту. — Пусть тебя самого съедят через полгода, али через семь месяцев.

— Почему через семь? — спросил сверху Дыб.

— Ты как был, так и останешься: недоношенным. И за эти слова Камергерше-Пенелопе пришлось расплатиться:

— Фрай покарачился и выплюнул еще одну жертву цивилизации, Коллонтай, которая имела с Дыбенкой прямую связь при прежней жизни. Коллонтай — как последыш после хорошо выношенных Трех Богатырей — видимо, не могла долго жить, поэтому убила Камер прямо со стойки, на которую она вся еще в слюнях Фрая забралась на всех четырех лапах, как каракатица, и:

— Четырьмя брошенными с удивительной точностью шампурами, как фирменными пулями, пронзила тело Пенелопы в левое, в правое легкие, а потом ниже, в печень и что у них есть еще там. Одиссей бросил бумеранг, отсекший голову Кали полностью. И целиком положил, но не перед Фраем, а перед Эспи. Из чего некоторые сделали логичный вывод:

— Значит раньше она на него работала. Хотя еще более логично предположить, что:

— Ты следующий. Эспи попросил одного из богатырей, чтобы он взял с собой и второго:

— И идите и принесите мне голову Вра.

Первым богатырем был Яша Сверло, а вторым Мишка Япончик, ибо другие — убитые недавно, или только сегодня — ишшо не созрели, как хорошие Абердин Ангусы для:

— Нового потребления. Хотя Мишка Япончик свалил отсюдова и не очень давно. Но как-то пролез без очереди, а из-за этого был не так силен, как другие богатыри, поэтому Лева Задов с одной рукой, которой и подозвал Мишку, сказал:

— Ты эта, никуда не ходи, ладно? — И провел Дэмет — Удар по Пяткам противника, но не в падении, а:

— Присев в полушпагате.

— Исполнил, как похвалил Леву Задова Эсти из-за стойки:

— Брейк-Данс в некотором роде. Мишка ударился головой об угол четырехместного стола, и опять покину сей мир вечного благоденствия, как сначала успел подумать он, а потом, естественно, что:

— Мир шантажа и обмана.

Яша Сверло с двумя двадцатизарядными маузерами и двумя мечами — один из них был меч Хаттори Ханзо — пошел на Врангеля, но вперед выступил Дроздовский-Ахиллес, специалист по сражению на мечах. Яша хотел сказать:

— Мы так не договаривались, но не спросил, так как прочитал ответ в голубых глазах Дроздовского:

— Мы вообще ни о чем не договаривались. Сверло расстрелял оба маузера, то приседая, то прячась за столами и стульями, продвигаясь вперед короткими перебежками, но ни разу не попал в Дроздовского.

— Жаль, — сказал Яша, поднимаясь во весь свой богатырский рост, снял очки, подошел, передал их все еще блюющему кровью и пулями Фраю, — но я не мог не попасть с такого расстояния. Действительно, некоторые пули попали в цель, но не туда, куда не знал Сверло. Но, даже не все бывшие покойники знают, что стрелять надо в пятку. Они побежали друг на друга, Яша не стал ждать полного контакта, бросил свой Хаттори Ханзо. Дро отбил свистящий в теплом воздухе ресторана клинок так, что он изменил направление, полетел вверх, и воткнулся в ту же балку — только с другой стороны, ближе к окнам — на которой висел Дыбенко. Второй меч, который был у Сверло, Дроздовский просто перерубил пополам. Согнул противника ударом с солнечное сплетение, и поставив еще ниже, на колени, отошел, так сказать:

— На минуту, — вырвал у стула, на котором раньше сидела Камергерша, ножку и воткнул ее в левое плечо Сверло. Яша вскрикнул, как будто никогда и не был еще покойником, широко открыл рот, как будто хотел поймать космическую энергию, идущую с Альфы Центавра, но. Но он там никогда не был, увы. Ахиллес отвернулся и пошел к столу, за которым сидел Врангель, и который хотел спросить его:

— Почему ты не добил его, друг? — Но в этот момент меч Хаттори Ханзо сорвался с неба и, сверкнув, как молния в пыльном летнем луче солнца, разрядился в середину груди Яши Сверло.

— После таких ударов не оживают даже после двенадцати-суточных отпеваний перед похоронами, — сказал Эспи, и попросил дать ему:

— Тоже что-нибудь, или что-либо для снятия, а точнее, наоборот:

— Для поддержания нервного напряжения. И получил Это.

— Вот из ит? — спросил он.

— Мих либе дих, — ответила Ника Ович, которая, наконец осмелились подойти к стойке бара, и передала ему футляр из кости акульего языка.

— Что это? — еще раз спросил Эспи.

— Это подарок, — ответила она, и было ясно по ее тону, что там:

— Не граната, — а как пошутил Эсти:

— Что-то получше.

— Это трубка! — воскликнул Эспи, вынимая ее, хотя и с трудом из футляра: было ясно, что другой бы вообще ее не вынул.

— Кто попадает на язык акуле, с загнутыми назад, в сторону пасти шипами-крючками — тот уже тю-тю.

— Что, назад возвращается? — улыбнулся Эспи и раскурил ее.

— Нет, конечно, а если и возвращается, но не вперед, а только взад.

— Че-ре-з-з жопу — это харашо. И Эс правильно понял:

— Если он раскурил трубку — кто-то должен умереть. Он посмотрел на Фрая, который теперь сидел на стуле рядом с восьмизарядной кофеваркой венгерско-немецкого производства, и ждал, когда она, наконец, раскочегарится, чтобы выпить, как поется:

— Дайте мне сразу два двойных. Жаль, но таких даже пуля не берет сразу. И Эсти посмотрел сначала на стол у отсутствующего сейчас и до сих пор оркестра, покачал головой тоже с сожалением, и уставился на Нику Ович, с улыбкой ожидавшую благодарности в виде зачисления в кавалерию полосатых, на должность начальника контрразведки.

— Вы танкист-ка?

— Да, сэр, перебежчица.

— Пере — это плохо. Почему сразу нельзя было понять, где правда, а где ее ложь?

— Дак попала по распределению.

— С рождения, что ли? Графиня? Говори правду, потому что сейчас я очень хочу графиню.

— Да, но, к сожалению, нет.

— Не могла соврать ради меня?

— Могла.

— Почему тогда не сказала правду? Ибо правда — это наше искреннее желание. Или действительно не хочешь?

— Я не против, более того: всегда.

— Это мало, быть непротив, а надо быть только за меня.

— Хорошо, как сказал поэт:

— Будем-м. И Эспи отвел — шли с разных сторон перегородки, так как он был в баре, а она в зрительном зале — Нику Ович в банкетный зал, где еще стоял, тазик с мадерой Распутина и несколько посыпанных неизвестно чем, марципанов.

— Только бы он не вернулся сюда невовремя, и не помешал мне, — сказал вслух Эс, испугавшись, что это может случиться на самом деле.

— Кайф и так редок, поэтому боязно, когда его ломают.

— Мне сесть, или встать как-нибудь? — спросила Ника, закрывая дверь.

— Да, именно, встань, плииз, на стол, — сказал Э. А когда она залезла, шагнув сразу одной ногой на его крышку — и как ей почему-то почудилось:

— Как на крышку гроба, — проблеял:

— А теперь прыгай! Ну! Ну-у! Ну-у-у! Ей так хотелось сказать:

— Не запряг ишшо, что ты нукаешь. — Или:

— Мычи громче, — но она скрепя сердце, прыгнула. И только уже в полете поняла, что перед ней та же пропасть, что разверзлась перед свиньями в Писании, а ведь и они знали, что:

— Не хочется, — а всё равно прыгнули. Еще можно вырваться, подумала Ника, но после двух-трех попыток поняла, что эту сеть ей не разорвать. Это был акулий язык с закорючками, направленными только в зад. Только казалось, что можно легко снять себя с закорючки, но нет, тут же почти другая подоспевала на помощь той, с которой удалось слезть, и переправляла дальше, дальше вглубь пропасти.

— Но зачем? — все же решила она спросить, в надежде, что ее тем не менее поймут.

— Так мы всегда будем вместе, — ответил Эс, и добавил: — Я влюбился в тебя, как в твой подарок — трубку войны, и так мне больше не нужны будут женщины.

— Но где мои права? — хотела еще успеть заикнуться Ника Ович, но Эс подбодрил ее:

— Небось, небось, иногда ты будешь выходить в чисто поле и ловить лошадей.

— Отлично.

— Вот это правильно, а теперь иди и приведи мне сюда коня.

— Э-э, я-я, еще понимаю, где взять коня, но как мне выйти, если твой мудрый язык меня не выпускает из своих цепких лап, как пес Цербер из подземного царства?

— Так естественно.